Вчерашний вечер прошел даже спокойнее чем обычно, не было ни единого признака предвещающего беды или заставившего насторожиться. Они вдвоем в их крохотной и тесной, как коробка от печенья, квартиры, за которую они платили чуть больше двухста долларов в месяц. Здесь им всегда было уютно и вдвоем, ведь ни смотря на мужской минимализм Джея, Бора даже маленькими штрихами умудрялась сделать это место уютнее.
Декабрьский мороз и снег, беззвучно бьющийся о стекла их окон давал знать о присутствии зимы даже в их квартире. Почему-то в последние дни практически не работало отопление, и спасти себя от холодной смерти удавалось лишь теплой одеждой и теплом друг друга.
Из-за частых кошмаров, что снились Джею все последние ночи, на близость уже и вовсе не хватало сил, а потому уже в полночь они оба были уже в постели. От холода у Боры уже зуб на зуб не попадал, и измотанная от дрожи девушка плотнее прижималась к Чебому. Пак же, для которого зимняя прохлада никогда не являлась проблемой, в свою очередь играл роль обогревателя, крепче обнимая ее за плечи и любовно поглаживая спину ладонями.
В последнее время он плохо спит. Каждое утро он чувствовал непонятное и тоскливое чувство одиночества, и будто за окном не пора зимних праздников, а нечто более унылое, вызывающее у любого чувство тоски. Вместо декабря в его снах лишь мгла, да туман, да дождь, и снова туман и мгла. Каждую ночь он заворачивался в холодное хлопчатобумажное одеяло, а на рассвете разворачивался с прежним мерзким ощущением на душе. И почему-то каждое утро подушка Боры оказывалась влажной, а Джей не мог вспомнить, что ему снилось и отчего наволочка его девушки становилась солоноватой.

Тем, кто склонен к унынию, сон Чебома мог бы предложить все, что душе угодно. Плотный туман заполонил всю округу, в которой находился он, скрипучие стоны нефтяных вышек на берегу, плеск черной мутной воды в реках, свист песка, хлещущего в окна машин, ветер, поющий угрюмые песни над пустыми и в безлюдных улицами.
Город в его сне и сам Пак разрушался и тихо умирал, обваливаясь в море и песок, а неподалеку от него в воде можно было различить останки огромных колес— аттракционов, над которым перекатывал свои волны прилив.
Виднелись затопленные, покрытые ржавчиной фургоны старого цирка, и если пристально вглядеться в воду, заметно было, как умирает в клетках всякая живность — рыбы, животные и люди, принесенные приливом из океана. Казалось, будто здесь ржавеют все живые и неживые.
А позади Джея, брел еще кто-то, неизвестно когда появившийся в его сне. В конце концов, он обратил на него внимание, потому что, стоя позади него, он качался и качался из стороны в сторону, будто не знал, с какой стороны подойти. Джей чуял его присутствие, как чуешь запах прилива, который вот вот зальет пирс. Отвратительный запах его одежды перекрывало зловоние, говорившее о том, что он выпил слишком много за слишком короткое время. Чебом не оглядывался, ведь он давно по опыту осознал, что стоит взглянуть на кого-нибудь — и разговора не миновать.
Пригнув голову, он бежал под ливнем, как вдруг прояснилось и дождь прекратился. Луна, проглянув сквозь щель в темных тучах, следила за ним. Пак шел, ступая по зеркалам, а из них на него смотрели та же луна и те же тучи. Он шел по небу, лежавшему у него под ногами, и вдруг — вдруг это случилось.… Где-то поблизости, метрах в двух от него, хлынула волна прилива, соленая морская вода гладким черным потоком потекла по его ногам. Темная вода текла все дальше. Она достигла пешеходного моста, как раз когда Чебом достиг его середины.
Вода с шипением обтекала прутья клеток в воде. Как  он сам угодил в клетку, не знал никто. Но, если на то пошло, никто, кажется, уже не помнил, как они оказались в его сне. Вода подступала все выше к его подбородку. Медленно, но верно темно-зеленая вода захватывала ржавую клетку в свои объятия. Он обхватывал руками толстые прутья решеток, пытаясь помочь себе выбраться из тонущего сосуда, как вдруг он почувствовал крупную ладонь, настойчиво нажимающую на его макушку, помогая ему захлебнуться в воде как можно скорее. Он отчаянно и беспомощно машет руками, пытаясь найти обидчика в темной воде. Пак крепко хватает какого-то мужчину за грудки. Плотные воды были против его сильного удара, как и любые другие сопротивления – все было напрасно. Сам захлебываясь в воде Чебом хватает обидчика за шею, сильными пальцами сжимая его горло. Пытаясь бороться с ним незнакомец выкрикивает что-то вроде «Ты навсегда останешься просто глупым животным, которому место лишь в клетке»; злость, растущая в Паке заставляет все крепче перехватывать его горло.

— Ox, — жалобно простонал женский голос. Чебом почувствовал, как кто-то вцепился ногтями в его запястья. Почувствовал, как горячее дыхание жжет его руки. Сжав хватку крепче, он подался вперед, вжимая хрупкое тело в постель.
Знакомый голос стонал только громче. Так мог молить о помощи кто-то падающий со скалы или пловец, утопающий далеко от берега. Кровать взвизгнула под ним, как потревоженный пес, которому наступили на хвост. Джей навалился на нее всей своей тяжестью и сжимал в своих ладонях тонкую шею, кожа которой уже покрылась алыми следами от его пальцев.
Он услышал свое имя, которое доносилось нечеловеческим пробуждающим его ото сна, криком уже из посиневших губ своей пассии.
— Бора! – Тело у нее было белое, будто бы давно не видело солнца. Ее несчастно испуганное лицо человека, который уже практически ушел далеко и навсегда. В нем росло щемящее чувство ужаса. Он резко убирает руки,  почувствовав, как в горле начинает першить от горечи и испытываемой вины.

В двенадцатом часу ночи, двадцать четвертого декабря Чимин нагло валяется на кровати Тэхёна, делает селки на чужой смартфон и всячески мешает вишневому заниматься каким-то чрезвычайно важным делом. Каким конкретно Пак не заморачивался, в делах художников, особенно таких ебанутых на голову как Ким, парень все равно ничего не понимал и из комнаты лучшего друга выметаться не собирался в любом случае. У него тут кровать мягче, чипсы и приставка, а у Чимина только трахающийся с кем-то сосед, ну или просто смотрящий порно, причем гейское, что еще больше затрагивало гетеросексуальную натуру Пака, на полной громкости. Нет, Чимин не гомофоб, у него этих примеров под носом полный «ебантан», ну половина точнее, так что к таким отношениям парень относился философски: пока его не трогают все заебись. Но, блять, не полтора часа же, причем так громко, что даже через подушку и одеяло слышно было! Это только на вид стены в общаге толстые, а на деле как картон. В любом случае пинки в дверь и взывания к совести не помогли, так что пришлось смотаться к Тэхёну.
Крутиться перед фронатальной камерой быстро наскучило, поэтому Паку пришла в голову идея потыкать в лучшего друга палочкой, к нему в конце концов гости пришли, а их принято развлекать, а не кивнуть на кровать и продолжать пырить в комп.
- Вишня, - Чимин навалился на плечи друга, - слышь, ягода-малина, отвлекись, а? Мне скучно.
Последнее прозвище, он нагло стащил у Хосок-хёна, уж больно понравилось, да и вишневому очень даже подходило. В подтверждении своих слов Пак сполз по Тэхёну на пол и, спасибо врожденной неуклюжести, опрокинул что-то со стола. Свет в комнате странно мигнул и погас. Вместе с монитором компьютера.
Чиминовское «ой, блять» в полной темноте прозвучало как нельзя кстати.
- Тэ, это же не я сделал, да? Нет, точно не я, вырубить электричество одним движением еще и в женской общаге мне не по силам, а жаль. – Пробормотал парень, глядя в окно на темные окна корпуса напротив. – И что это за херня, тогда? Комендантский час наступил заранее?
Пак достает из кармана собственный телефон, Тэхёновский остался валяться где-то на кровати, на дисплее ярким светом горят цифры: «23:20». В голове успевает пронестись куча мыслей, начиная с «ебанный пиздец, если время отбоя сдвинули» до «а если…», прежде чем его заставляет вздрогнуть громкий сигнал, раздавшийся по общежитию. Чимин помнит этот сигнал, слишком еще ярки воспоминания о том, как тот придурок устроил «шоу». Тогда не было ветра и от того смотреть на качающийся труп было жутко. До того момента, два месяца назад, Пак не сталкивался со смертью так близко, нет, самоубийства в корейских школах не редкость, к тому же, не все могут выдержать нагрузку «Сусин», но обычно это происходило тихо и дома, так что подобный сигнал парень слышал не часто. Но четко знал, что такой звук может означать только одно – что-то произошло, что-то очень нехорошее. А еще это значит, что нужно спустится вниз, учителя обязательно объяснят, что к чему.
- Как думаешь, кто-то опять устроил шоу? – собственный голос показался Чимину слишком хирплым и каким-то неживым, так что пришлось прокашляться и повторить вопрос, интонацией выделив последнее слово. Оригинальное звучание фразы: «как ты думаешь, кто-то опять покончил с собой», вертелось на языке, но Пак опасался его говорить, а вдруг правда?
- В любом случае, препода ждать не будут, и если хотим что-то узнать, то надо идти в холл.
В коридоре тусклым светом горела система аварийного освещения, темные тени прятались по углам, а еще было много удивленных парней, мельком Чимин заметил своего соседа, где-то впереди маячила макушка высоченного Намджун-хёна. Когда все собрались возле входа в общагу, преподаватель объявил, что произошел сбой на электростанции школы, в Икчже они уже позвонили, но из-за ухудшившихся погодных условий, никто не может приехать, так что придется ждать, пока закончится метель и расчистят дорогу.
- Охуенное рождество, я вам скажу, - хмыкает Пак и толкает локтем Вишню.
Преподаватель добавляет, что из-за сбоя не будет работать свет, а так же видеокамеры и электронные замки на дверях, но просит не волноваться, потому что кто-то из преподавательского состава будет обязательно дежурить в холле общежития, а потому никакие маньяки не потревожат их покой. В толпе парней слышен гогот, какие к черту маньяки в такую погоду, нужно быть ебанутым на всю голову, что бы высунуть нос на улицу.
Чимин тоже ржет, а потом когда все расходятся по комнатам, ловит Тэхёна за локоть.
- Я у тебя в комнате ночую, боюсь, что отключение света кроликам за моей стеной только на руку.

Вчерашний вечер прошел даже спокойнее чем обычно, не было ни единого признака предвещающего беды или заставившего насторожиться. Они вдвоем в их крохотной и тесной, как коробка от печенья, квартиры, за которую они платили чуть больше двухста долларов в месяц. Здесь им всегда было уютно и вдвоем, ведь ни смотря на мужской минимализм Джея, Бора даже маленькими штрихами умудрялась сделать это место уютнее.
Декабрьский мороз и снег, беззвучно бьющийся о стекла их окон давал знать о присутствии зимы даже в их квартире. Почему-то в последние дни практически не работало отопление, и спасти себя от холодной смерти удавалось лишь теплой одеждой и теплом друг друга.
Из-за частых кошмаров, что снились Джею все последние ночи, на близость уже и вовсе не хватало сил, а потому уже в полночь они оба были уже в постели. От холода у Боры уже зуб на зуб не попадал, и измотанная от дрожи девушка плотнее прижималась к Чебому. Пак же, для которого зимняя прохлада никогда не являлась проблемой, в свою очередь играл роль обогревателя, крепче обнимая ее за плечи и любовно поглаживая спину ладонями.
В последнее время он плохо спит. Каждое утро он чувствовал непонятное и тоскливое чувство одиночества, и будто за окном не пора зимних праздников, а нечто более унылое, вызывающее у любого чувство тоски. Вместо декабря в его снах лишь мгла, да туман, да дождь, и снова туман и мгла. Каждую ночь он заворачивался в холодное хлопчатобумажное одеяло, а на рассвете разворачивался с прежним мерзким ощущением на душе. И почему-то каждое утро подушка Боры оказывалась влажной, а Джей не мог вспомнить, что ему снилось и отчего наволочка его девушки становилась солоноватой.

Тем, кто склонен к унынию, сон Чебома мог бы предложить все, что душе угодно. Плотный туман заполонил всю округу, в которой находился он, скрипучие стоны нефтяных вышек на берегу, плеск черной мутной воды в реках, свист песка, хлещущего в окна машин, ветер, поющий угрюмые песни над пустыми и в безлюдных улицами.
Город в его сне и сам Пак разрушался и тихо умирал, обваливаясь в море и песок, а неподалеку от него в воде можно было различить останки огромных колес— аттракционов, над которым перекатывал свои волны прилив.
Виднелись затопленные, покрытые ржавчиной фургоны старого цирка, и если пристально вглядеться в воду, заметно было, как умирает в клетках всякая живность — рыбы, животные и люди, принесенные приливом из океана. Казалось, будто здесь ржавеют все живые и неживые.
А позади Джея, брел еще кто-то, неизвестно когда появившийся в его сне. В конце концов, он обратил на него внимание, потому что, стоя позади него, он качался и качался из стороны в сторону, будто не знал, с какой стороны подойти. Джей чуял его присутствие, как чуешь запах прилива, который вот вот зальет пирс. Отвратительный запах его одежды перекрывало зловоние, говорившее о том, что он выпил слишком много за слишком короткое время. Чебом не оглядывался, ведь он давно по опыту осознал, что стоит взглянуть на кого-нибудь — и разговора не миновать.
Пригнув голову, он бежал под ливнем, как вдруг прояснилось и дождь прекратился. Луна, проглянув сквозь щель в темных тучах, следила за ним. Пак шел, ступая по зеркалам, а из них на него смотрели та же луна и те же тучи. Он шел по небу, лежавшему у него под ногами, и вдруг — вдруг это случилось.… Где-то поблизости, метрах в двух от него, хлынула волна прилива, соленая морская вода гладким черным потоком потекла по его ногам. Темная вода текла все дальше. Она достигла пешеходного моста, как раз когда Чебом достиг его середины.
Вода с шипением обтекала прутья клеток в воде. Как он сам угодил в клетку, не знал никто. Но, если на то пошло, никто, кажется, уже не помнил, как они оказались в его сне. Вода подступала все выше к его подбородку. Медленно, но верно темно-зеленая вода захватывала ржавую клетку в свои объятия. Он обхватывал руками толстые прутья решеток, пытаясь помочь себе выбраться из тонущего сосуда, как вдруг он почувствовал крупную ладонь, настойчиво нажимающую на его макушку, помогая ему захлебнуться в воде как можно скорее. Он отчаянно и беспомощно машет руками, пытаясь найти обидчика в темной воде. Пак крепко хватает какого-то мужчину за грудки. Плотные воды были против его сильного удара, как и любые другие сопротивления – все было напрасно. Сам захлебываясь в воде Чебом хватает обидчика за шею, сильными пальцами сжимая его горло. Пытаясь бороться с ним незнакомец выкрикивает что-то вроде «Ты навсегда останешься просто глупым животным, которому место лишь в клетке»; злость, растущая в Паке заставляет все крепче перехватывать его горло.

— Ox, — жалобно простонал женский голос. Чебом почувствовал, как кто-то вцепился ногтями в его запястья. Почувствовал, как горячее дыхание жжет его руки. Сжав хватку крепче, он подался вперед, вжимая хрупкое тело в постель.
Знакомый голос стонал только громче. Так мог молить о помощи кто-то падающий со скалы или пловец, утопающий далеко от берега. Кровать взвизгнула под ним, как потревоженный пес, которому наступили на хвост. Джей навалился на нее всей своей тяжестью и сжимал в своих ладонях тонкую шею, кожа которой уже покрылась алыми следами от его пальцев.
Он услышал свое имя, которое доносилось нечеловеческим пробуждающим его ото сна, криком уже из посиневших губ своей пассии.
— Бора! – Тело у нее было белое, будто бы давно не видело солнца. Ее несчастно испуганное лицо человека, который уже практически ушел далеко и навсегда. В нем росло щемящее чувство ужаса. Он резко убирает руки, почувствовав, как в горле начинает першить от горечи и испытываемой вины.

- Пап, возвращайся скорее.
Маленькие ладошки хватаются за пиджак и слабо тянут на себя, не давая отстраниться. Лицо Минсока расплывается в тёплой улыбке, он мягко касается пересохшими губами лба дочери, наклоняясь над одеялом, кивает, ещё на несколько секунд задерживаясь возле неё, а потом поднимается на ноги.
Такая смешная. Она только что проснулась, когда Минсок, как обычно, пришёл попрощаться с ней перед работой.
- Ты не спишь?
- Па, я никогда не сплю, когда ты уходишь.
Он удивлённо приподнимает брови. За все годы того, как он отправляется на работу и перед этим приходит попрощаться, Минсок ни разу не заметил, чтобы его дочка просыпалась. Видимо, она будет отличной актрисой в будущем.
Это принесёт большие проблемы, если она увлечётся. Ей всего 6 лет, но уже так мастерски играет роль спящей красавицы. Великолепно. Сюмину никогда не хотелось, чтобы его дети становились публичными людьми. Это ведь слава. Слава портит людей и делает их несчастными. Он хотел бы запомнить свою дочь такой – невинной, но хитрющей, лукавой, смышлёной, неунывающей. Счастливой.
- Я сегодня как обычно. Слушайся маму, - маленькая девочка улыбается, сонно жмуря глаза, и нехотя выглядывает из-под одеяла. От непривычной после уютной постели прохлады светлой, яркой комнаты она сразу же прячется обратно, оставляя видимой только верхнюю часть лица, а затем спустя некоторое время, когда отец уже ушёл на работу, снова окунается с головой в царство Морфея, видя добрые сны с собой в главных ролях, где нравящийся ей мальчик, наконец, обращает на неё внимание, а не на ту мымру из параллельного класса, которая только и делает, что подлизывается к нему и с которой он постоянно играет, не интересуясь никем другим.

Минсок предпочитал добираться до полицейского участка пешком. Он любил наслаждаться утренней свежестью, когда на улице толком ещё нет ни людей, ни машин; когда в радостной песне заливаются птицы, и когда совсем нет суетливости, царящей днём и вечером. Но сегодня что-то неприятно сдавило внутренности, когда Сюмин тихо захлопнул дверь квартиры. Причины он не знал, но это неприятное ощущение очень обеспокоило молодого человека, посему он, прежде никогда не оборачивающийся, обернулся и бросил короткий взгляд в окно, увидев в нём улыбающееся лицо жены, каждый раз провожающей его взглядом. Вот, она, болезненно бледная, счастливо машет ему рукой, но сразу же прикладывает её ко рту, задыхаясь беззвучном в кашле. Ей в последнее время не здоровится, и Минсок прекрасно знает об этом, нередко просыпаясь посреди ночи и видя, как изо рта любимой женщины течёт кровь. Сюмин хмурится, жестами показывая, чтобы она выпила таблетки, предназначенные на утро, машет рукой, а она снова расплывается в улыбке и показывает, что всё нормально, он грозит ей пальцем, фыркает и уходит, всё ещё чувствуя неприятное давление в груди, распространяющееся до горла.
Он ещё не сотни - миллионы раз пожалеет о том, что тогда развернулся и ушёл.
На работе его не ожидало ничего нового. Уставший, всё ещё сонным взглядом взирающий на тёмные стены своего кабинета Минсок мечтал уйти на отдых, отправиться куда-нибудь поближе к тёплому и освежающему морю, смотреть на ленивые, как он сам сейчас, волны и наблюдать за тем, как его дочь и жена сначала сооружают песочный замок, а потом уже закапывают и его в песок, давая почувствовать приятное тепло. Сюмин лениво жмурится, потягиваясь и расплывается в довольной улыбке, грезя о том, как сейчас сходит к своему начальству и возьмёт, наконец, заслуженный отпуск. Он почти отделался от мерзкого утреннего ощущения, не думая о том, чем сейчас занимается его семья, он был погружён в мечты о лазурном береге и в атмосферу лета, которое он провёл так бездарно.
- Минсок! - в рабочий кабинет влетает его коллега, чуть ли не выбивая с оглушительным стуком дверь. Он запыхался, по его вискам течёт пот. Надо быть дегенератом, чтобы не понять, что произошло что-то очень серьёзное. Сюмин, к счастью, пока в своём уме, - Езжай домой, забирай семью и вали из Пусана! Город потерян, по улицам ходят толпы зомби, все теряют над собой контроль. Сейчас мы даём сигнал по городу, уезжай пока не поздно!
Сбивчивая, местами даже прерывистая речь действует на Сюмина как электрошок. Он в мгновение ока подскакивает с места, сбивая стул на пол, и вылетает из своего кабинета, пытаясь протиснуться через толпы полицейских, вышедших из своих кабинетов и находящихся в кратковременном тупорылом ступоре от происходящего. Через несколько секунд каждый срывается с места к своей семье, но по счастливому случаю всё обходится без давки: полицейские – люди стальной выдержки, и их не так много в коридоре.
Уже постапокалиптический Пусан кажется ужасающим. Перед глазами Минсока предстаёт оживлённая улица, полная суетливой толпы, рассаживающейся по машинам и уезжающей в неизвестном направлении – кто куда, только бы подальше от уже потерянного города.
Сюмин срывается с места и бежит в сторону своего дома, не видя толком ничего перед глазами. Он с трудом соображает, слушая только безумный стук своего сердца от страха, что он снова потеряет всех своих родных и близких. Он чувствует, как в висках стучит кровь, а лёгкие беспомощно сжимаются, не давая дышать. Минсок – мужчина не из робкого десятка, мужчина, которого крайне трудно напугать и удивить, но сейчас его глаза отражают только сжимающий внутренности страх за жизнь своих близких. Он невнимателен, он не видит, как вокруг него уже появляются первые зомби, как здоровые мужчины под натиском нечисти, падают на землю и орут не своим голосом от разрывающей всё тело боли, когда раз за разом небольшая кучка зомби отрывает от них плоть. Минсок не боится за себя. Настолько, что на автомате поднимается на ноги, когда его по неосторожности сбивает машина, на автомате отряхивается, на автомате игнорирует ссадины на теле и ноющую боль. Сюмин мыслями не здесь. Он мысленно дома, мысленно берёт дочь на руки, забирает свою жену и увозит их туда, где безопасно, туда, где их могут спасти, в последний оплот людей в Корее - в Сеул. Но удар его отрезвляет. Отряхиваясь и слушая отборнейший мат статного мужчины – владельца автомобиля, полицейский оглядывается по сторонам. Кажется, что по его спине пробегает табун мурашек, а волосы на голове встают дыбом, когда он видит, как девушка – официантка в соседнем с полицейским участком кафе – его знакомая, прежде красивая, сейчас ковыляет на подкашивающихся ногах, безвольно мотая руками и издавая какие-то жуткие хрипящие звуки. Минсок видит её опустевшие, ставшие безжизненными, глаза; перекошенный рот, измазанный в крови, чьи-то (Сюмину вовсе не хотелось знать, чьи) маленькие ошмётки мяса, прилипшие к её одежде. Она заметила его и, вытянув руку в характерном жесте, будто пытаясь задушить, стремительно двинулась в его сторону. Оторопевшему на полсекунды Минсоку ничего не остаётся, как развернуться и бежать от неё в другую сторону. Благо ему физическая форма позволяет.
- Я сейчас. Я сейчас буду. Я почти дома, - одними губами произносит Сюмин, пересекая улицу и резко останавливаясь прямо возле больницы.
Прямо перед ним проплывает молодая женщина с красивыми длинными тёмными волосами. Она больше не улыбается, не машет приветливо рукой, не склоняет голову, жмурясь от яркого осеннего солнца. Её рот измазан в крови, на лице отсутствующее выражение, будто её только что пару раз ударили битой по голове.
Это она. Его любимая.
Время останавливается, когда они замечают друг друга. Тело заливается свинцом, и он не может оторвать от прежде привлекательного лица взгляда. Он вообще не может пошевелиться. Он ничего не чувствует, ничего не слышит. Осознание происходящего рушится на его сознание, как лавина, полностью отнимая способность здраво мыслить и хоть немного соображать. Лёгкие сжимаются, не давая вдохнуть хотя бы самую малость воздуха и пресекая попытку бежать, что было сил, когда она делает шаг к нему навстречу. У Минсока холодеют пальцы, по телу проходит дрожь, а глаза вылезают из орбит. Он не двигается, не произносит и слова, но внутри всё орёт от страха и боли, он не чувствует себя и своё тело. Его сознание концентрируется только на паническом страхе потери близкого человека. Он уже потерял. Она уже не будет как прежде. Ничто уже не может быть как прежде. Сюмин не может плакать, не может кричать от боли. Каждая секунда длится с маленькую вечность, и он уже видит происходящее со стороны как в замедленной съёмке. Сейчас она подойдёт к нему, вцепится холодными, как лёд, влажными от мерзкой, запёкшейся крови пальцами в его глотку, повалит на землю и будет отрывать от него кусок за куском, медленно, мучительно, специально растягивая этот процесс. Сюмин готов к смерти. Позорно. Как крыса.  Его не спасает даже существование дочери. Он может думать сейчас только о том, что снова потерял. Оставил её одну. Не смог сберечь.
Ким Минсок готов умереть.
Как будто где-то вдалеке раздаётся выстрел и в это же мгновение в голове у своей жены появляется зияющая дыра, через которую можно видеть происходящее за её спиной. Кровь не течёт. Она давно мертва. В замедленной съёмке девушка опадает на землю, как подкошенная, и больше не двигается.
Минсок не шевелится с пару секунд, а затем медленно переводит свой взгляд на человека рядом. Сквозь странную дымку он видит высокого черноволосого парня в белом халате, в глазах которого чёрным по белому виден весь ужас. Минсок слеп от боли, но когда ладонь лопоухого звонко ударяется от щёку полицейского, всё перед глазами на мгновение становится кроваво красного цвета.
Брюнет бьёт его, пытаясь привести в сознание, но Минсок только молча таращится на него, пока щёки не становятся пунцовыми от пощёчин.
- Нам нужно авто, слышишь меня? Очнись!
Его тянут куда-то за рукав. Сюмин теряется в пространстве, не понимая, где находится. Случайно, он спотыкается об руку трупа и опускает взгляд.
- Мне нужно спасти… У меня дочь. Спасти, - Минсок не может нормально говорить, его язык заплетается, а глаза бешено метаются по лицу незнакомца, вместо лица видя лишь размытое пятно. Сюмин плачет, не чувствуя, как солёные слёзы стекают по его щекам, не слыша, как предательски сбивается голос. Он не чувствует ничего, кроме страха и паники.
- Отпусти меня. Мне нужно спасти её.
Минсок вырывает свой локоть из цепких длинных пальцев брюнета и вбегает в дом, перепрыгивая через две ступеньки. Но добежав до своего этажа, у Сюмина подкашиваются ноги, и он сползает спиной по холодной, шершавой стене вниз.
Его дочь тоже мертва.